Сахалин. Кусочки мозаики. Эпизод 09. Агнево
Всю жизнь мы куда-то едем в железнодорожном вагоне, на нижних и на верхних полках, иногда на боковушках, иногда у туалета. В плацкартном купе - родные, в соседних друзья и знакомые, которые подсаживаются и выходят на остановках и станциях. Когда ты начинаешь различать лица, воспринимать речь, сам чего-то говоришь, видишь калейдоскоп движения за окном, приходит осознание времени. Родственники по ходу поезда начинают выходить из вагона. Спрашиваешь родителей, а куда это бабушка пошла, а за ней и дедушка, грустно махнув рукой на прощание? Вот вагон наполняется одноклассниками, потом однокурсниками, потом коллегами по работе. Движение ритмично: входят, сидят, уходят. Кто-то сидит в дальнем темном углу уже давно, а потом подходит и просит соли одолжить.
Да и твое купе, в котором ты разместился, не пустует. Вот и родители – кто уже вышел, а кто готовится. Это самое грустное, так вот посидеть на дорожку на прощание, зная, что больше уже не увидится. Подсаживаются какие-то девушки, кто-то остается, кто-то перебирается на другие места. За окном мелькают пейзажи: поезд идет по степи, потом начинается тайга, появляется берег моря. И остановки, полустанки, разъезды, узловые станции. Здесь можно пересесть на другой поезд, прихватив собой кучу попутчиков, а можно, когда поезд уже тронулся, притвориться, что ты пошел покурить в тамбур, а самому выпрыгнул из поезда на ходу - прощай прошлая жизнь! Это конечно хорошо, когда есть определенная схема движения. Иметь бы такую, с расписанием от точки «А», до точки «Б» и возможными вариантами следования. Но вот только нет такой схемы, она хитрая и показывает только путь, который пройден. Нарисована схема шпионскими чернилами, которые по мере высыхания начинают проявляться, вырисовывая пути и станции. Неведомо, чья рука этот маршрут рисует. Или это ты сам работаешь пером или это только кажется, что ведешь его по бумаге, а на самом деле кто-то берет незримо твою руку, а тебе все кажется, что ты самостоятелен.
В проявленной схеме виден прошедший путь и тут становится ясно, где можно было спрямить, объехать, не пересаживаться. Но это так предварительно, ведь точки «Б» еще нет на этой схеме, она не дорисована и не дописана.
Удивительная штука жизнь. Не знаю как вы, но я всегда удивляюсь, тому, какие повороты судьбы она может выписывать и фортели выкидывать. Вот лежал я в темной палатке, под теплым боком посапывающей во сне супруги, уставшей от перехода под бесчисленными прижимами, слушал ленивый шорох прибоя и думал о конкретной узловой станции под названием Агнево.
То, что она для меня была пересадочной, было ясно уже во время моего путешествия в августе 1989 года, укрепившего в сознании мысль о том, что нужно что-то менять в своей жизни. Сидя на стволе упавшей березы у тропы ведущей по верху мыса Маркевича, я с удовольствием вспоминал о проведенном здесь времени и мне совершенно не хотелось терять это удивительное чувство внутренней свободы, через прикосновение к дикой природе Сахалина. Мысль о том, что через неделю ты опять будешь привязан к конкретному рабочему месту, будешь выполнять необходимые основные функции, просто угнетала. Нет, я совершенно не хотел отказаться от того, чтобы сеять доброе и вечное, взращивая белую и пушистую личность, я просто хотел видоизменить сам процесс взращивания этой личности. Согласитесь, что одно дело говорить на уроке в классе о первых каторжанских поселках, возникших на Сахалине, а совсем другое прийти с лопатой на то место, где этот поселок находился и раскопать вещи принадлежащие этим поселенцам. Часами рассказывать о муссонном климате в помещении, или говорить об этом сидя в палатке во время прохождения тайфуна. Тыкать указкой в карту показывая, где находится река Агнево или ночевать на ее берегах. Но это без лукавства было вторично. Главная и ключевая мысль, сидящая в сознании, это конечно мысль о себе, дорогом и горячо любимом. Как совместить полезное с приятным, и удовлетворить свое любопытство за государственный счет.
Вот если бы в тот августовский день 1989 года на верхушке мыса Маркевича материализовалась цыганка и погадала на будущее. Взяв мою ладонь начала говорить о том, что у меня будет жизнь интересная, но трудная, полная приключений, я бы еще ей поверил. До этого, она такой и была. А вот про все остальное, что случится в жизни – ни за что! Не поверил, посмеялся и наверное за вранье, так бы вниз с Маркевича и спустил, поближе к миоценовым рыбкам.
Не мог я, стоя наверху мыса Маркевича, окидывая прощальным взглядом долину реки Агнево представить, что это ключевая точка на моей карте жизни, место, которое все изменило. Не мог представить, что через 20 лет, я снова окажусь здесь, но уже с другой половинкой (оказалось их не одна), поменяв образ жизни, мысли, работу.
Теперь стуча пальцами по клавиатуре, анализируя те события, которые произошли, невольно думаешь о том, что может какие-то географические точки в нашей судьбе есть не что иное, как своеобразные порталы, где всё не только начинается, но и заканчивается. И что уж тут особенного в этом Агнево, что его можно принять за ключевое место, портал изменяющий ход событий жизни, непонятно.
Давным-давно, когда топографические карты были еще секретны, медведи были сытые и добрые, талоны на носки еще не выдавали, я, на карте Сахалинской области нашел на западном побережье поселок с названием Усть-Агнево. Жил я в то время в Восходе, вблизи от Тымовского. Почему-то мне Агнево по созвучию напомнило волшебное огниво. Помните сказку Андерсона и старый добрый фильм с участием Даля? Вот так и угнездилось в подсознании, как что-то приятное, теплое, дающее огонь и родное. Стоял теплый август, до 1 сентября оставалось почти три недели. Делать было нечего вообще по определению. А мысль, серьезно начать изучать ногами остров, просто стучалась в голову.
Сочетание этих факторов привело к тому, что я собрал свой старенький «Ермак» и потопал по берегу на юг, в сторону приятного, теплого и родного. Я все удивляюсь сейчас, каким нужно быть в молодые годы беспечным, чтобы не собрать предварительно информацию о том, куда ты идешь. У меня не было карты, у меня не было понимания о маршруте, у меня не было представления о том, как ходить по берегу моря. Было одно только направление – на юг, к заманчивому Агнево.
Да и состояние мое усугубленное с предыдущего дня изрядной порцией спиртного (нужно же было найти повод уйти), не давало возможности трезво подумать о тех действиях мной совершаемых. Выйдя на трассу и поймав попутный автобус до Александровска, я через час оказался в городе. Импульсивность, однако, не помешала завернуть по пути в старую, добрую, социалистическую столовую александровского общепита, согнать мух со стола и принять на посошок пару граненых стаканов водки местного разлива, закусив холодными макаронами и местной котлетой, изготовленной, судя по всему, во времена каторги. Совершив таким образом все необходимые процедуры, сел на подвернувшийся автобус в Дуэ, и через полчаса уже стоял перед мысом Ходжеро. Автобус скрылся в распадке, поднятая клубами пыль осела, мимо прошло несколько местных коров, посмотревших на меня осуждающими глазами, я показал сам себе искомое направление (жест Ленина с броневичка) и скомандовал «Вперед!».
Пара стаканов и сопутствующий им оптимизм, через десяток километров, при прохождении мыса Рогатого сменился вялостью и прочими симптомами. Сидя на развалинах пирса в Октябрьском, я осознал, что магазинов тут нет, спирта для обработки ран я не взял, да и вообще покопавшись в рюкзаке и выложив вещи на бревно, я понял, что в спешке под девизом «На волю. В пампасы!», я много чего не взял. Например, из одежды. Её было минимум. Из носков был только один, но шерстяной. Теплого не было ничего, как впрочем и остального, весь пакет остался лежать на подоконнике до моего возвращения, через две недели.
Россыпь съестного представляло более оптимистическую картину: 5 банок тушенки, 5 банок сгущенки, рис, гречка, макароны по килограмму, пачка масла, три сырка «Дружба», две булки хлеба и бутылка растительного масла. Глядя на это богатство мозг вяло прикидывал перспективу двухнедельного путешествия, все больше и больше сводясь к фразе «Да ну и пофиг». Радовало наличие палатки, спальника, ножа и трех блоков сигарет «Прима» – что еще нужно для счастья. Тут началось раздвоение, мозг и организм стали жить отдельно. Посидев на бревне еще немного, мозг погнал тушку вперед, потому как сказал фразу «Идти будешь пока упадешь, там и палатку поставишь». Может это и я сказал, уж больно хотелось выгнать все шлаки и дурь из организма.
«Упала тушка» на Бродяжке, отмотав от Дуэ 23 километра. Результат солидный с учетом состояния, первого опыта хождения по берегу и того, что шел я только вторую половину дня. Изнасилованный организм был готов не санкционированно впасть в состояние анабиоза, но мозг загнал его в «каменистое корыто» русла Бродяжки и заставил смыть все вышедшее с пОтом, попутно заставив постирать всю одежду, потому как другой на смену и не было.
Совершив таким образом акт очищения высшего порядка, даже не испоганив его вечерним приемом пищи, организм залез в спальник и попытался уснуть. Но тут пришел ОН. То, что это не кролик из прошлой части я понял сразу по сопению. В абсолютной темноте опустившейся на землю, разряжаемой только сполохами костра и отсветами на стенках внутри палатки, сопение раздавалось, то справа, то слева, то у головы, то у выхода. Скорее всего, это было сантиметров двадцать, через стенку палатки. Глаз организма высунулся из спальника, оценил огромную тень заслонившую костер и спрятался в спальник. Страха не было, был полный «пох». До того «пох», что организм, перед тем как отключиться полностью, успел собрать все силы и громко послать «нах».
Следующая картинка в этой истории возникла уже утром, когда луч солнца, из-за хребта высветил внутренности палатки и мозг начал восстанавливать файлы, этому предшествующие. Щелчком включилось сознание, окружающее приобрело резкость, объемность и контрастность, за пологом палатки обнаружился красивый вид на море, вокруг палатки утоптанная трава, и несколько огромных куч дерьма с остатками растительной пищи. На предмет свежести исследовать не стал, мозг представил картинку с голой тушкой, засовывающей палец в кучу дерьма и с обожанием это нюхающую.
От костра тянулось несколько слабых дымков, поэтому набросав сухой травы и дров, все это радостно задымило и вспыхнуло, весело потрескивая и пожирая полешки. Мозг вновь загнал организм в «корыто», ледяная вода выгнала все остатки сна и жизнь показалась удивительной и интересной.
Действительно стало легко и дышалось полной грудью. Ледяная вода Бродяжки была волшебна и я почувствовал, что мозг воссоединившись с телом, снова стал частью организма. Одежда высохла во время завтрака и приятно пахла свежестью мыла и моря. Крепкий чай и кусок хлеба с маслом и «сырной дружбой» подпитали организм, который с радостью собрал палатку, поблагодарил Бродяжку за ночлег и резво отправился дальше на юг по берегу.
Дальше начались открытия. В частности вывернув на финишную прямую «Гагарьих мысов», я понял, что так просто здесь не пройти. Было всего «пол-прилива», но пока я шел, водЫ становилось все больше и волна окатывала уже выше колена. Грохот «Ревуна», услышал за километр. Грандиозность доселе невиданного шума потрясла и я долго стоял по пояс в воде и открывши рот, глядя на могучий поток. Дальше становилось еще глубже, я понял, что это и есть прилив, про который когда-то что-то читал.
Веревка, свисающая справа на скале, показалась спасительной нитью Ариадны, по которой я достиг верхней части площадки над водопадом. С нее открылся ошеломляющий вид на море, струю водопада уходящую в море и отроги Камышового хребта за спиной сваливающиеся в пролив. Поискав тропу и найдя ее труднопроходимой, я вернулся за рюкзаком, но услышал странный звук. Это был звук двигателя, а вскоре появился и его источник - лодка «Казанка» с двумя фигурками рыбаков на ней. Радости не было предела.
Я наверное был похож на Робинзона прыгающего на скале необитаемого острова, завидев парусник на горизонте. Через пять минут я уже с рюкзаком на голове, вошел по грудь в воду и забросил его в лодку. Через десять, лодка, подпрыгивая на волне, мчалась вдоль берега на юг. Я с интересом смотрел на пролетающие мимо отвесные скалы и думал о том, что трудновато мне бы пришлось здесь, если бы я продолжил путешествие дальше в прилив.
Рыбаки оказались местными браконьерами и направлялись на «Бушмачку» половить рыбку. Позднее я узнал, что под этим именем скрывался ручей Бушмакина, в 10 км к югу от Усть-Агнево. Лодка шла быстро и оставшиеся километры пролетели мигом. Ткнувшись в берег, рыбачки быстренько вытащили лодку, наполовину зацепив веревкой за бревно.
Чего-чего, а бревен тут скопилось огромное количество, они как я узнал потом остались от леспромхоза, который здесь существовал. Пока я одевался и увязывал рюкзачок, рыбачки вытащили нехитрую снедь – картошка, рыба, лук, яйца, появилась водка местного разлива. Раскинули скатерть-самобранку и пригласили к столу. Противится я не стал, решив, что при дефиците продуктов, обед на халяву будет к месту, а вот от водки отказался наотрез. Фраза «Вчера хватило…» вызвала понимание и ответную «Нам больше достанется». Познакомились, один представился Алексеем, второй сказал проще: «Горох» и протянул сухую мозолистую руку, настоящего рыбака-браконьера. Опять же забегая вперед, могу сказать, что это была первая часть фамилии, полное – Горохов, которого я прозвал Агневский ангел-хранитель. С тех пор он попадался мне на берегу регулярно, при разных обстоятельствах, но всегда вовремя. Вот уж воистину, классика фразы «все появляющиеся на жизненном пути люди, для чего то нужны». Быстро перекусив, и собрав скатерть-самобранку мужички столкнули лодку, пожали мне руку пожелав хорошего пути и отправились на юг.
А деревня, то где? – крикнул я.
Горох махнул рукой в направлении морской террасы, за моей спиной – там, метров 500 и рев двигателя заглушил последние слова. Я махнул рукой на прощание, закинул рюкзак на плечо и направился к берегу реки Агнево. Это были последние люди, которых я увидел за две недели. Один раз мне послышался звук моторной лодки прошедшей далеко в проливе, но и он был последним звуком, говорящим о том, что где-то там существует мир людей.
Пройдя сначала под скалистым обрывом у реки, перешел ручей и обнаружил тропу, которая и привела меня в «деревню». Почему в кавычках? Да потому что деревня оказалась заброшенной десятилетие назад. Странное ощущение испытал я, когда шел по улицам, мимо покосившихся домов, с пустыми глазницами окон, заросших палисадников, бывшего сельсовета, бывшего магазина, бывшей конторы. Наконец, до меня дошло, что в поселке, кроме меня нет никого. Стало грустно. Огниво больше не грело и рассыпалось в прах. Точка на карте оставалась, а деревня уже умерла, тогда это казалось странным, потом я понял, что это на Сахалине повсеместно.
Не буду утруждать вас излишними подробностями моей двухнедельной жизни в Усть-Агнево, она была прекрасной робинзоновской жизнью.
За две недели я исследовал деревню и ее окрестности во всех направлениях, излазил все дома, нашел много интересных старых вещей, журналов, газет 60-70-х годов, книг, документов леспромхоза. Для жилья я приспособил практически целый коттедж на две семьи, вернее чердак этого дома. Там было сухо и хорошо вентилировало, что помогло ночами. Комаров просто сдувал ночной ветер с пролива, дом стоял на пригорке и они не успевали даже прицениться ко мне спящему. Я нашел косу, наточил ее и накосил кучу травы, которую натаскал на чердак, устроив просто царскую постель, мягкую и ароматную. В палисаднике живописно заросшему сиренью я поставил «мебеля» - крепкий стол и несколько стульев (вдруг кто-то забредет на огонек), сложил из камней очаг, где готовил себе ужин и кипятил чай, в общем обустроился.
Что касается еды, то на счет этого я не парился. По вечерам, ходил на перекат и бил вилами горбушу идущую на нерест. Делал икру-пятиминутку, Рыбу запекал завернув в лопухи или жарил на сковороде найденной в одном из домов. Растительное масло скоро закончилось, но я обнаружил избушку, в которой, скорее всего, останавливались охотники. Там, помимо всего, было две трехлитровые банки с маслом. «Помимо всего», трогать не стал, а вот масло сцедил литра полтора, оставил взамен банку сгущенки. Но, честно говоря, есть особо и не хотелось, так как я нарвался просто на огромные брошенные поляны клубники, в палисадниках гроздьями висела черная, красная, желтая смородина, малина. Тут же в поселке и в лесу рядом можно было набрать прекрасных белых грибов.
Самым приятным воспоминанием остаются дни проведенные на берегу пролива. За все время моей робинзонады стояла солнечная жаркая погода, нарушаемая иногда ночными кратковременными дождями. Утром после бодрящего чая, я шел на поляну с клубникой, набивал ее в найденные и отмытые трехлитровые банки, прихватывал парочку книжек, найденных на одном из чердаков, и шел на берег моря. Там голый, на песочке валялся, загорал, купался в море, ел сочную клубнику и читал, положив голову на бревно. Загорел я до черноты, обожрался клубникой на всю оставшуюся жизнь и до того это было хорошо и гармонично, что больше ничего и желать не хотелось. Ну, может иногда найти на берегу Пятницу женского полу, также как и я мающуюся ничегонеделанием и загорелую до черноты. Дни на удивление пролетели быстро, клубники стало явно меньше и от того, что не сезон – собирал я последнюю и от того, что съел. Если исходить из того, что я каждый день ел по 6 литров, то выходит, что скушал я за это время около 60-70 литров, ну и плюс компоты – полные ароматов ягод и мяты, которая тут же и росла в палисаднике.
Уходить было неохота, очень неохота, даже очень неохота. Но впереди было окончание отпуска, 1 сентября и последний год работы в школе, потому как домой я пришел, после робинзонады с явным желанием поменять все – жену, работу, образ жизни и мысли. Что и сделал с превеликим удовольствием, в течение нескольких последующих лет.
